Арчибальд Джозеф Кронин. Северный Свет. Часть І. І.

I

В тот сырой февральский вечер часы церкви Св.Марка показывали девятый час, кагда, как обычно, Генри Пейдж пожелал доброй ночи Мейтленду, своиму заместителю, и вышел из здания Северного Света. Передовица на понедельник задержала его дольше, чем обычно — даже с его двадцатилетним опытом он набирал не очень быстро, и тот необычный звонок от Вернона Сомервилля задержал и отвлек его.

Его жена брала машину, и он собирался возвращаться домой пешком — в последнее время доктор Бард убеждал его делать больше умеренных упражнений — но теперь, беря во внимание время, он решил ехать трамваем.

Так как был субботний вечер, немного людей было вокруг Съестного Рынка — старой, торговой части Хедлстона, сплетения узких поворотов и проходов, кторые сходились на площади Виктории, где на части террасы, спроектированной в стиле Адамов (известные британские архитекторы 18 века:http://en.wikipedia.org/wiki/John_Adam_(architect), http://en.wikipedia.org/wiki/Robert_Adam, http://en.wikipedia.org/wiki/James_Adam_(architect)), что выдавала время своей постройки в восемнадцатом веке патиной, образованной действием дыма и погоды ушедших лет, размещались офис и типография Пейджа. Свободные от движения, эти мощеные улицы так резко утихли, что его шаги эхом отдавались по аллее позади него, древний квартал больше, чем обычно в это время, казался Пейджу надежным сердцем этого древнего королевского нортумбрийского города, где жили и работали пять поколений его семьи. Инстинктивно он глубоко вдохнул влажный и слегка терпкий воздух.

Он пршел на главную улицу напрямик через Деканов Конец. На остановке очереди не было, трамвай из Вутона был наполовину пуст. Ремесленник с набором инструментов на поясе, мужчина лет шестидесяти, в очках со стальной оправой, читал его редакторскую статью, держа газету у тусклой лампочки на углу, его губы шевелились при чтении. Он явно пропустил футбольный матч из-за переработки, и Генри подумал: есть еще порох в пороховницах. Хотя у него не было иллюзий о его стиле — его сын Дейвид был склонен смеяться с его объявлений — он находил приятное тепло в мысли, что ему иногда удавалось достичь влияния на обычных горожан, по отношению к которым он испытывал чувство глубокой ответственности.

На Ханли Драйв он вышел. Виллы на этой улице, все построенные из красного песчаника из Элдонского карьера, мало чем отличались друг от друга, все они имели фронтоны, сделанные наполовину из дерева, но вход в его дом был обезображен двумя тяжелыми гнутыми чугунными колоннами с тисненным в золоте гербом Хедлстона — тремя серебрянными ласточками на лазурном фоне. Пейдж не любил показуху любого рода; но, дважды бывши мэром города, он чувствовал себя обязанным подчиниться обычаям и принять эти громоздкие напоминания лет его службы.

В саду, в котром он проводил большую часть своего досуга, занимаясь гончарным делом, проявлялись первые обнадеживающие признаки весны. Не спеша поднявшись по ступенькам, он закрыл дверь на щеколду. В зале, повесив пальто, он на минутку прислушался и был успокоен отсутствием звуков социальной активности. Он зашел в столовую, где для него был оставлен набор, и, почувствовав под ногами ковер, позвонил. Через некоторе время высокая костистая женщина с чистым лицом и красными, обветренными руками, одетая только в черное, принесла ему несколько ломтей баранины, картошку и капусту, встала, наклонив голову в сторону, перед тем как заметить с легким подъемом уголка рта и критичностью, которая за двадцать лет стала отличительной особенностью ее службы:

«Боюсь, его немного передержали в печи, мистер Пейдж».

«Я попробую», сказад Генри.

«Я могла бы сварить Вам пару яиц», после паузы предложила она.

«Не беспокойтесь, Ханна. Лучше принесите мне немного печенья и сыр».

Незаметно она посмотрела на него с иронической симпатией, взглядом привелегированного слуги, знающего, что домохозяйство обязано всем его предусмотрительности, скромности, экономии, тяжелому труду, и выражающий, помимо жеманства и нравоучительности, точную оценку характера своего работодателя.

В том, что еда остыла, Генри винил только себя — никто не мог подавать пищу вовремя при таком нерегулярном режиме, как у него, и он давно принял решение, что ужин должен быть ровно в семь. В любом случае, сегодня вечером он не был особо голоден. Он съел Чеддар и сухари, а когда Ханна принесла его тапочки, пошел в библиотеку, как обычно делал, перед тем как пойти в свой кабинет на верхнем этаже работать.

На Алисе, его жене, было все еще одета ее шляпа с пучком вишневого цвета, в которой она ходила на играть в бридж. Она имела привычку рассеянно сидеть в том самом виде, в котором она пришла с улицы, иногда даже держа в руке, на котроую была надета перчатка, сложеный зонтик. Алиса была на софе с Дороти — они решали кросворд. Для Пейджа было удовольствием видеть дочь дома - с тех пор как она начала ездить в Тайнкасл на ее курсы исскуства, она отсутствовала дома слишком часто и слишком поздно для шестнадцатилетней девушки, только что закончившей школу.

«Папа», не поднимая взгляд, пожаловалась она, когда он вошел, «твои кроссворды не в тему».

«Они расчитаны на умеренно образованных людей». Нагнувшись, Пейдж разжег огонь, котрому позволили угаснуть. «В чем проблема?»

«Полинезийское имя Роберта Луиса Стивенсона»

«Попробуй Туситала... и если бы ты как нибудь прочитала книгу, ты могла бы знать о нем больше».

Она тряхнула волосами, стянутыми в слишком большой «конский хвостик».

«Клянусь, ты подсматриваешь ответы в оффисе. И я видела его фильм - Сокровище острова¹

Генри молчал, в очередной раз удивляясь, как его дети могли оказаться такими разными — Дейвид такой одаренный и старательный, Дороти сущий ветрогон. Он пребывал в надежде, что однажды она станет более домашней. Его жена сказала:

«Дорри сегодня пригласили на совместный просмотр телевизора у Уэзерби». В изысканной манере Алиса произнесла имена их нынешних кумиров: сэра Арчибальда Уэзерби, банкира, и его жены Элеоноры, приятельницы Алисы.

«Конечно, но...», Генри взглянул на часы. «Уже почти десять».

«Не будь букой, Генри. Если ты не даешь ребенку возможность устраивать телевизионные вечеринки дома, ты не можешь запретить ей ходить в гости».

Дороти была уже на пути к выходу. Когда она вышла, он уже не мог возразить.

«Она отбилась от рук. Почему, Бога ради, ты позволяешь ей ездить в ту чертову школу иссукств. Эти дети ничего там не делают, только сидят в кафе Тайнкасла, сплетничают и пьют кофе, если не проводят свое время в кинотеатрах... Ты знаешь, что у нее нет ни капли таланта».

«Может быть. Но там она встречает прерасных молодых людей... некоторые из них из лучших семейств страны. Сын леди Аллертон в секции Дорри... и девочка де Кресси. Это очень важно. В конце концов, мы же не хотим еще одного несчастья, не так ли, дорогой?».

Так как Генри не ответил, она отложила кросворд и взялась за рукоделие. Скоро, не оставляя работы, она начала перечислять вечеринки, на которых она была, описывать тех, кто там присутствовал, платья, шляпы, перчатки, разнообразные прически, поэма, во время которой, как знал Генри из долгого опыта, он мог закрыть уши, создавая лишь видимость заинтересованного слушателя. Его все еще занимал тот телефонный звонок от Вернона Сомервилля. Он привел его в растерянность. Он был коротко представлен Сомервиллю на журналистком банкете в Лондоне — его три года назад проводила Благотворительная Ассоциация Издателей Прессы. Пейдж не мог представить себе, что такая важная особа можеть помнить о таком малоизвестном провинциальном редакторе как он, или, во всяком случае, что позиция Северного Света может быть оценена так благосклонно. Владелец Утренней Газеты должен был бы придерживаться противоположного взгляда.

«Генри, ты слушаешь?»

Пейдж спохватился. «Извини, дорогая».

«Ты очень невежлив...»

«Это правда», извинился он, «просто кое-что занимает мое внимание».

«Занимает? Бога ради...что?»

Как правило, Генри никогда не обсуждал свои рабочие дела дома. В первые дни своего брака он поступал так, и это приводило к весьма странным последствиям, но этим вечером он чувствовал потребность кому-то довериться.

Он осмотрел Алису, с ее худощавой фигурой, со светлым, слегка веснушчатым лицом, поблекшим, но все еще привлекательным, идущим к ее волосам цвета песка. Ее туманные голубые глаза, посаженные на узкой голове под бровями, изогнутыми будьто в постоянном удивлении, были направлены на него с вопросительным интересом, взглядом женщины, которая старается относиться к своему мужу с долей терпения, несмотря на испытания и разочарования, которые, на протяжении двадцати лет брак, она считала навязанными ей мужем.

«Представь себе, сегодня мне поступило предложение относительно газеты».

«Предложение? Купить ее?», она села, ее вишневые цветы дрожали, вечеринка была забыта. «Как интересно? Кто это был?»

«Сомервилль из Утренней Газеты».

«Вернон Сомервилль? Он был женат на Бланш Джиллифлауэр, они расстались год назад». Сведущая в генеалогии, отношениях и семейных событиях згаменитостей, Алиса на миг задумалась, а потом произнесла с надменным акцентом ее родного Морнингсайда — лучшего района Эдинбурга, который всегда усиливался в ней в наиболее важные моменты. «Генри, это потрясающая новость. Сколько он...?»

Она благоразумно прервалась.

«Дорогая, поскольку я не принял предложение, у меня нет возражений, чтобы ты знала. Пятьдесят тысяч фунтов».

«Господи! Ну и сумма!». Ее взгляд стал мечтательно отсутствующим. Только подумай, что бы мы могли сделать с ней... путешествие... повидать мир. О, Генри, знаешь, я всегда хотела увидеть Гавайи».

«Извини, дорогая, Гавайи подождут».

«Ты имеешь в виду, ты не примешь предложение?».

« У Сомервилля уже есть три издания — тот вульгарный еженедельник и Воскресный Аргус в дополенение к Утренней Газете. Не могу понять, зачем ему нужно еще. Кроме того, он» - Генри сдержался - «слишком много позволяет по меркам нашей маленькой газеты».

Наступила пауза.

«Но это выглядит такой возможностью», возразила она, откладывая рукоделие и принимая легкий, убедительный вид. «Ты знаешь, как ты задерживаешся. И доктор Бард постоянно напоминает тебе о твоем давлении и о том, что такой режим не для тебя».

«Ты бы хотела, чтобы я вышел на пенсию? Может быть, переехать на виллу в Торк? Я был бы невыразимо несчастлив».

«Я не имею в виду вообще уходить от дел. Ты еще сравнительно молод, и мы не должны на всю жизнь застрять в этой провинции. С твоим влиянием ты мог бы легко получить должность... скажем, в ООН».

«Запереться в этой Вавилонской Башне? Никогда».

«Но, Генри... Я не думаю о себе, хотя ты знаешь, как я устала от Хедлстона и всех его жителей. Не стоит ли принять во внимание... этот шанс? Знаешь-ли, ты никогда не используешь свои возможности».

Пейдж покачал головой, игнорируя это упоминание о уже слышанной и в целом справедливой жалобе о том, что, «если бы он действительно попытался», он мог бы сохранить за собой рыцарское звание после окончания второго срока пребывания в должности мэра.

«Вся моя жизнь — в этой газете, Алиса. И мне кое-что таки удалось сделать».

«Дейвид можеть принять дела».

«Не будь смешной, Алиса. Если Сомервилль приобретет газету? Он не даст и взглянуть. И ты знаешь, как я полагаюсь на Дейвида... однажды он поправиться».

«Но... пятьдесят тысяч фунтов...»

«Дорогая, если тебя ослепила эта сумма, уверяю тебя, газета стоит как минимум в два раза больше».

На минуту она была ошеломлена.

«Ну», сказала она после паузы, во время которой ее взгляд из разочарованного приобрел знающий вид, слабое подобие той проницательности, с которой ее отец подводил итог свидетельским показаниям в Высшем Суде Эдинбурга, но который в Алисе был так наивен, что это тронуло Генри. «Может быть, если ты повременишь, он предложит больше».

«Нет, Алиса», сказал он мягко. «Я уверил его, что не продам никогда».

Наступила тишина. Она вернулась к рукоделию, вновь и вновь обдумывая новость. Она пока точно не знала, что делать, и была взволнована и раздосадована позицией, занятой Генри. Продолжительность и напряженность этого молчания — такого чуждого для обычно столь раговорчивой Алисы — выражающие досаду взгляды, которые она время от времени бросала на него, сдерживание чего-то, что она считала недопустимым, все это было, как всегда, знаками отчуждения.

Генри тоже был раздосадован на себя. Опыт должен был научить его тщетности открывать сердце Алисе. Его привела к этому какая-то неудовлетворенная потребность души, и как всегда — тот же самый результат, отсутствие понимания и согласия, так что он был неудовлетворен и огорчен, как купальшик, который хотел освежиться в прохладной воде, но обнаружил, что залез в слишком мелкий пруд.

Наконец она быстро проговорила:

«Завтра ты поедешь в Слидон?»

«Конечно... Конец месяца. Ты тоже поедешь?»

Она покачала головой. Он знал, что она откажется. Супружество Дейвида не удовлетворило ее; остатки мучительного чувства разочарования, последствия разрушенных амбиций, вот что в частном разговоре она называла «несчастьем». Ее хорошим качеством было то, что она всегда хотела лучшего для своих детей, и Кора, которая, по мнению Генри, была наилучшей, какой только может быть женщина, не удовлетворяла взыскательным требованиям, которые она предъявляла к жене своего сына. Шок первой встречи, когда Дейвид неожиданно появился под руку с незнакомой молодой женщиной, высокой, бледной и немного испуганной, прошел, но все еще оставались трудности и возражения — например, слово «вульгарная» хоть и не произносилось, выглядело это как чрезвычайные усилия со стороны Алисы. От волнения, причиной которого был Генри, она неожиданно воскликнула:

«Хотелось бы, чтобы ты попытался почаще вытягивать из в город. Давай возмем их на танцы или на концерт. Чтобы их увидели с нами. А то знаешь, люди всякое говорят. Это так неестественно, жить в такой глуши. Боюсь и подумать, какого мнения об этом наши друзья».

Он благоразумно сдержался от очевидного ответа.

«Хорошо, дорогая. Я упомяну об этом».

1Дороти имела в виду Остров сокровищ